Истолкование стихотворения А. Фета «Какая грусть! Конец аллеи...»

«Вот и все. Смежили очи гении», – написал когда-то Давид Са­мойлов, имея в виду не только своих великих современников, но и тех, чьи голоса слышны из девятнадцатого столетия. Слышны тем громче, чем дальше мы отодвигаемся от них во времени. Они дарят нам «мгновения прозренья», то есть подлинного познания вещей.

Среди таких гениев – Афанасий Фет, поэт привычный и знако­мый, которого открываешь вдруг, словно без его помощи мир был лишен своей свежей прелести, буйства красок и стройности созву­чий. В русской литературе Фет, может быть, один сумел запечат­леть мимолетное: «и темный бред души, и трав неясный запах».

Вспоминается детское ощущение: яркий зимний день за окном, чистая небесная лазурь, словно на картине Игоря Грабаря, уходящие в бесконечность тонкие стволы деревьев, легкие тени на сугробах – и волшебные фетовские стихи:

Какая грусть! Конец аллеи

Опять с утра исчез в пыли.

Опять серебряные змеи

Через сугробы поползли...

Да, именно так это и было: много света и мимолетное ощущение, нахлынувшее вдруг, произнесенное на выдохе: «Какая грусть!..» Мне захотелось взять кисти и краски и написать на холсте зимнее утро, пыль инея на деревьях, серебряных змей на снегу. Загадочная, почти сказочная метафора «серебряные змеи» породила вереницу образов: то это были уходящие вдаль тропинки, то причудливые тени, отливающие серебром в лунном блеске. А может быть, это поземка – предвестница наступающей бури?

Я подумал, что таинственная картина зимы, должно быть, увидена поэтом из окна. Конец аллеи словно замыкает пространство окружающего мира, и поэтому мне захотелось затянуть мою картину оконной рамой.

Но, читая стихотворение, следя за развитием лирического сюжета, уже в следующей строфе я обнаружил, что пространство предельно расширяется, появляются образы неясного неба, сливающегося с белой степью, разыгравшейся бури и ворона, тяжело машущего крылами. Ощущение покоя, чистоты и ясности развеялось, и странно, не в унисон прозвучали слова:

На небе ни клочка лазури,

В степи все гладко, все бело...

Не оттого ли эта грусть? Холодно в мире, холодно! Холод сковал душу, которая «лениво засыпает над умирающим трудом». Не от того ли эта грусть, что душа лирического героя так слита с природой, так созвучна ей? Надежда связывается им только с про­буждением природы, с весной, когда «опять душа помолодеет, опять родной увидит край...»

Так ленивая душа превращается в «страстную и чистую», так грусть сменяется надеждой, так завершается лирическое пове­ствование, подводя нас к смысловому итогу. Последняя строфа – это и эмоциональное, и смысловое завершение стихотворения. Это последняя и высшая точка лирического сюжета:

Где бури пролетают мимо,

Где дума страстная чиста, –

И посвященным только зримо

Цветет весна и красота.

Гармония и красота окружающего мира открыты лишь посвя­щенным, чутко улавливающим звуки пробуждающейся природы, узнающим помолодевшей душой «родной край» – прекрасное в жиз­ни, прекрасное в искусстве.

Отдельное слово в стихотворении Фета само по себе не несет смысловой нагрузки, оно воспринимается только в ближнем контек­сте: грусть – конец аллеи – серебряные змеи; тяжело – холод – лениво – умирающим; надежда – помолодеет – весна – красота. Первое ключевое слово в этом ряду – грусть, последнее – красота. И опять же только в контексте происходит движение смыслов.

Вот почему солнечная «Февральская лазурь» Игоря Грабаря и запорошенный бурей конец аллеи Фета так близки друг другу. Пред­меты изображены в них словно на мгновенных и случайных снимках памяти. Но они даже не столько изображаются, сколько фикси­руются, как фиксируется и впечатление, ими порожденное:

Какая грусть!..

Но эти обрывки настроений, взятые вместе, образуют очень стройную картину мира – прекрасного.

Мне и сейчас хочется написать кистью тот зимний день, в который я впервые прочитал это стихотворение Фета. Написать так, как делали это импрессионисты: «мазать красками», как будто без всякого разбора, а потом увидеть на полотне цельный образ – воплощенное впечатление.

Наверное, так делал Фет в поэзии. Но это стихотворение не просто живописно, оно построено на внутренних созвучиях: «конец аллеи», «исчез в пыли», «поползли», «один лишь ворон против бури крылами машет тяжело».

Такие звуковые повторы, воспринимавшиеся самим Фетом как явления прекрасного в поэзии, придают стихотворению ту силу, которой не имеет ни отдельно взятое слово, ни отдельно взятый живописный образ.

Нет, пожалуй, слишком трудно будет передать на полотне весь этот чудный мир, сотканный из красок, звуков, чувств, настроений. Ни одного чуждого элемента нет в нем.

«Мысль изреченная есть ложь», – сказал бы Тютчев. Но слово Фета уникально. Его слова «так слышны, как на самом деле не могут быть». Так написал о Фете Блок и добавил: «В этом вся тайна – поэт должен творить невозможное».